Пепел Марнейи - Страница 124

124

Подумалось, что любовниками они теперь, скорее всего, не станут, но эта мысль не утешила. Это, если разобраться, несущественная частность, особенно когда речь идет о Рен, которая за приставания может прибить на месте, а может, наоборот, без долгих прелюдий распустить завязки на шароварах, по настроению. И при этом, что удивительно, ничего лишнего не проникает к ней в душу – остается снаружи и стекает, словно грязная вода с бронзовой статуи. Все это ей без разницы, она живет другим. И Рис, кажется, связан с тем редкостным и неназываемым, чем она живет на самом деле. Тут бессмысленно ревновать, тут речь о том, что в тебе или есть, или отсутствует. Гаян не мог вместе с Лормой умиляться Гонберу Живодеру, не мог вместе с Фианой Элжено, своей ивархийской пассией, обожать театр, и пути неминуемо разошлись. И здесь то же самое. Внутренняя родина Риса и Ренарны манила его своим мерцанием, и все же он смотрел на нее издалека, через хребты, буераки, туманы. Даже не разберешь, что там такое, но хотелось верить, что когда-нибудь он увидит это вблизи.

– Теперь ты мой брат, – подмигнула мальчишке Рен.

– Сестрица хозяина! – Пушок, прекратив нарезать круги, подскочил и лизнул ей руку. – Не один теперь мой хозяин, старшая сестрица у него есть, всяко лучше, чем сплошная кошачья родня, а когда хозяин выздоровеет и вспомнит, как меня всамделе зовут, ко мне здравый ум вернется, и заживем мы, как встарь, и так хорошо будем жить-поживать, так моим братцам-паршивцам наваляем, соли на хвосты насыплем… У меня ведь тоже есть братцы, только о том и помышляют, как бы мне трепку задать! Ну, теперь-то, при хозяине, поглядим, кто кому задаст трепку… Тш-ш-ш, не надо про них, а то еще кто услышит, собака лает – ветер носит, повсюду носит, а я уже замолчал…

И он опять нырнул в сплетенную Гаяном корзину.

– У меня раньше не было братьев, только две старших сестры, – сообщила Рен, задумчиво вертя мокрую изнутри чашу. – Обе вышли замуж, Лиланха в Набужде, Анцела в Опанде. Вроде бы у меня должна быть куча племянников. Никогда не бывала у них в гостях – подозреваю, что на порог не пустят. Еще мне однажды нагадали, что я стану сестрой бога. Знаешь, так называют покалеченных монашек Семанха Безногого. Лучше сразу в Хиалу, чем жить, как они.

– Я не отдам свою сестру никакому Семанху, – блеснув темными глазищами, заявил Рис. – Просто отвергните эту вероятность, безоговорочно и абсолютно.

– Давай-ка на «ты», братец, – потребовала Рен. – Зря мы, что ли, кровь пили?

– Мой хозяин круче Семанха! – гордо тявкнул из корзины Пушок.

Гаян, которому стало весьма не по себе, поскорее сотворил отводящий знак. С облегчением заметил, что Ренарна и мальчишка последовали его примеру. Незачем обижать Безногого бога, даже если не хочешь ему служить. С сумасшедшей собаки какой спрос, а люди – другое дело.

– Больше не надо так говорить, ладно? – дружелюбным тоном попросил Рис.

– Как велишь, хозяин.

С той стороны, откуда они приехали, небо наливалось оранжевым золотом, тянулись длинные пальцы теней от молочайных деревьев. Гаян волосками на коже ощущал близость перемен.

Оррада, некогда благочестивый град Унбарха, смахивала на обмелевший закисший пруд вблизи родной деревни Тибора. В вонючей воде, скрытой под вуалью ряски, летом кишели пиявки, улитки, тритоны, странного вида мелюзга, которую, несмотря на малые размеры, было боязно брать в руки. Считалось, что пруд порчен колдовством, но деревенская ребятня все равно бегала туда с самодельными сачками – страшновато и интересно, так и манит, как все запретное.

Те забытые ощущения всколыхнулись, когда Тибор погрузился в трясину мутной, загадочной и опасной Оррады. Его здесь не знали, и он позволил себе двухдневный загул. Словил кишечную заразу, от которой спас только отвар янтарного корня и полевого желчевика, горький до судорог. Обнаружил, что люди и демоны в этом клятом городе охотно меняются местами, и в первый момент не всегда определишь, с кем имеешь дело.

Однажды его окликнула с порога девушка на одной из бессчетных узких улочек. Ее лачуга не отличалась от соседних: побуревшая тростниковая крыша, в оконных проемах грязные занавески с нашитыми вкривь и вкось птичьими перьями – должно быть, обереги, стены в засохших корках плесени, которая повсюду расползается в сезон дождей, а под палящим солнцем спекается в белесый панцирь. Тибор читал, что во времена Унбарха тех горожан, кто проявлял леность и не чистил стены своих жилищ, подвергали позорному наказанию на площадях.

Босая тоненькая девушка в рваных шароварах и цветастом платье до колен была не первой из тех, кто пытался привлечь внимание хорошо одетого чужестранца, но мимо этой Тибор пройти не смог. Чересчур бледная для ибдарийки кожа, узкое личико, слегка впалые щеки и большие темные глаза – последнее тут не редкость, но в сочетании со всем остальным заставило его замедлить шаги и прилипнуть к ней взглядом. По спине поползли щекочущие мурашки.

Она что-то пропела по-своему, приглашающее улыбаясь. Тибор и сопровождавший его Хапли следом за ней вошли в дом. Несвежие потемки, битая утварь, вонь. Пахло скорее разлагающейся мертвечиной, чем неряшливым человеческим жильем. Этот неуместный запах заставил Тибора насторожиться и податься назад, а лицо повернувшейся к нему шлюхи еще больше побелело, окостенело, яркие цветы на платье ожили, выпустили трепещущие отростки, изо рта полез чешуйчатый язык, похожий на мокрую змею.

Одурь, наведенная гримасами и гамом жаркого чужого города, мигом слетела с Тибора. Он отпрянул, выхватил из удобно вшитого потайного кармана нож – не тот, что для людей, а изготовленный из драконьей кости и заклятый Мунсырехом, с рунами на клинке – и сперва отсек длинный змеящийся язык, потом одним быстрым росчерком вывел в воздухе между собой и демоницей винбтаргх – знак прозрения. Серебристый символ вспыхнул всего на миг, чтобы тут же угаснуть. Тибор успел сквозь него увидеть багровое сердце атакующей твари. Ниже пояса, во чреве – туда и ударил. В последний момент его руку оплели радужные отростки разбросанных по платью цветов, кисть начала неметь, но после того как противница с хрипом осела на пыльные циновки, щупальца разжались и снова превратились в набивной рисунок на замызганном ситце.

124