Пепел Марнейи - Страница 119

119

После кончины Сей-Инлунаха и Сей-Вабусарха ему достались Хилати, Варфа и Закиль, каждая на свой лад прелесть. У Тибора давно уже не было женщины. Лучистые темные глаза несуществующей Лауты сеххи Натиби держали его и затягивали, словно пара колдовских водоворотов, но теперь, когда напоминание о Лауте рядом не маячило, он освободился от наваждения и наверстал упущенное.

Расписная глюза плыла по пятнистой изумрудной Ибде на юго-запад. В зеленой воде сияли тысячи маленьких солнц и покачивались зубастые ящеры, похожие на притопленные плавучие островки. По берегам тихими шелестящими ратями стояли тростники, желтели щетинистые холмы, лепились глинобитные деревушки. Над древесными кронами, опутанными гирляндами белых и пестрых цветов, покачивались на длинных шеях не то змеиные, не то оленьи головки, объедающие листву с верхушек. Птиц было столько, что в глазах рябило.

Оррада замаячила впереди кучей заплесневелых черепков. Ей было больше трех тысяч лет, и в течение последней тысячи она пребывала в упадке, так и не поднявшись после того, как на нее налетел разъяренный Пес Зимней Бури, беззаконно покинувший свои снежные пределы. При других обстоятельствах Унбарх смог бы отстроить и возродить свою столицу, но ему было не до того. Ему и поныне не до того. Желающих спросить с него за десять веков прозябания и без Дохрау найдется тьма-тьмущая.

Остатки древних дворцов и храмов обросли, точно птичьими гнездами, неряшливыми поздними постройками. Меж сохранившихся с легендарной поры колонн в три обхвата втиснулись благоухающие пряной южной кухней харчевни и истекающие дурманными дымками притоны. Под строгими каменными арками сохло на веревках застиранное тряпье, болтались вяленые рыбины и связки пахучих подгнивших плодов. К колоссальным стенам с вырезанными поверху речениями Унбарха присоседились крытые тростником лачуги, чьи владельцы сэкономили таким образом на кирпичах для задних стенок своих жилищ. Грязный, опасный, разнузданный город, опьяняющий до тяжелого похмелья и невесть где забытых штанов.

Глюзу Тибор отпустил, а когда перевозчики заикнулись о плате, доходчиво объяснил, что цена – их никчемные жизни, сверх того ни гроша не будет. Сами нарвались. Откажись они везти похитителей, и Рис никуда бы не делся.

Хилати, Варфа и Закиль смиренно просили, чтобы «благороднейший избавитель и покровитель» помог им пристроиться в какой-нибудь из оррадийских «домов пяти наслаждений». Под «пятью наслаждениями» подразумевались танцы, пение, музицирование, искусные ласковые беседы и любовные утехи. Мол, их все равно бы продали в такое заведение, а теперь, благодаря доблестному господину Тибору, они смогут поступить туда по контракту, как вольные куртизанки. Хапли все это перевел, бесстыдно ухмыляясь и печально моргая.

На обратном пути из квартала пяти наслаждений они с толмачом наткнулись на орущую толпу, которая осаждала притон, забрасывая подобранной с земли дрянью охранников возле дверей, застигнутых на улице посетителей и случайных прохожих. Тибор схлопотал по физиономии гнилым корнеплодом. Из ломаных комментариев Хапли стало ясно, что это унбархопоклонники, протестующие против существования притона на том самом месте, где Унбарх когда-то разбирал споры между горожанами. Фундамент со ступеньками до сих пор сохранился, остальное налепили позже. Оскорбление святыни.

Чего только не сыщешь в этом городе…

В переулках, суетливо оплетающих устремленные в небеса толстые колонны, смешалось и забродило множество запахов: перезревшие фрукты, вкрадчивые одуряющие курения, навоз, крепко заваренная канфа, моча, жареная рыба, травяная прель, прогорклое масло, гниющие потроха, внезапно наплывающие волны тяжелых и приторных благовоний.

Из-за поворота сверкнул навстречу ошеломляющий зеркальный водопад, и Тибор увидел там себя, Хапли, скорчившихся под стеной нищих, крылатого каменного барана на грязной тумбе, побитого и покорябанного, словно его со всех сторон обгрызли каменные мыши, змеистую улочку, уводящую куда-то в тень, – и все это плыло в пыльном золотом мареве.

Сонная хоромина, нерукотворное диво из перламутра и нездешне золотящихся зеркал, которые даже кузнечным молотом не разобьешь. Возле начала изогнутой лестницы торчит столбик с вырезанной из дерева кошачьей фигуркой под ветхим двускатным навесом, у подножия перепревшей грудой навалены вялые цветы.

– Господин, туда не ходить, – всполошился Хапли. – Там не можно, там злая лифта и железная зверь, захожих людей губят, нехорошо делают!

Ему не хотелось потерять доброго господина, который обращается с ним, как с вольнонаемным слугой, и не экономит на харчах.

– Идем отсюда, – позвал Тибор.

Подумалось о Рисе, который мог бы, наверное, зайти в эту хоромину, похожую на драгоценную морскую раковину, во сто крат увеличенную, и как ни в чем не бывало выйти обратно, и на сердце потяжелело.

Что такое для него Рис? Привязываться к людям Тибор разучился тогда же, когда научился убивать. В двенадцатилетнем возрасте.

Его родителей унес Грибной мор, насланный кем-то из зарубежных врагов герцога Эонхийского. Выжившего Тибора забрала к себе Елеса, материна двоюродная сестра. Она была не намного его старше, но считалась старой девой – с заячьей губой, рябая, терпеливая, жалостно белобрысая. В деревне над ней смеялись, а Тибору это не нравилось, так он прошел свою первую боевую школу.

Елесу он любил. Вначале как старшую, взявшую его под крыло, а под конец ему так и лезли в глаза, будто смущающее разум сладкое наваждение, большие мягкие груди под серым платьем со шнуровкой, ловкие движения округлых рук, изгиб от талии к плавно очерченным выпуклостям, гипнотически переливающимся при ходьбе. Заячья губа, как и все остальное, что находилось выше подбородка, для распаленного мальчишки не имело значения. Да он и раньше смотрел на ее непригожее лицо сквозь ласковый туман своей привязанности. Еще два-три года, и он бы задрал ей юбку, а Елеса, наверное, и не стала бы сопротивляться, но все закончилось иначе. Они угодили в рабство.

119